Работа №5 — Пепел и угли
Если я говорю языками человеческими и ангельскими,
а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру,
так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение,
а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
В моей голове полтора килограмма электроники, под кожей сталь, вместо крови свинец. Маслкар несется по хайвэю со скоростью сто пятьдесят миль в час, размазывая черную осклизлую панораму ночи в торфяную жижу на лобовом стекле. Все равно не смотрю на дорогу. Одна рука лежит на руле, второй пытаюсь зажать хлюпающую кровоточащую дыру в животе. Ветислав на соседнем сиденье глядит без сочувствия, с легким интересом. Скалит зубы, мудила. Он сам с ног до головы в крови, одежда изорвана в лохмотья. Чувствует ублюдок себя на все сто. Видно по довольной бородатой морде. Чертов мясник.
— Думаешь это…
Машину бросает в сторону, не успеваю закончить фразу. На мгновение салон затапливает свет фар со встречки. Рука дергается на рифленом руле, уводя тачку с пути чего-то огромного, грохочущего, с ревом проносящегося мимо. Перед глазами мечутся цифры, графики, расчеты, — процент текущего риска, коррекция курса, возможные угрозы, медленно растущий уровень напряжения энтропийных полей. Отметаю всю эту херню в сторону. Пусть разбирается Сопроцессор. Поразмыслив пару микросекунд, переключаю на него и боль. Рвущая внутренности агония отпускает мгновенно. Ее сменяет болезненная диссоциация. Я в ловушке из мяса, костей, кремния, метала, — собственном теле. Сопроцессор впрыскивает в кроваток коктейль из антидепрессантов и медикаментов. Становиться легче. Я выравниваю машину. Понимаю, что все еще смотрю на паскудно лыбящегося Ветислава. Перехватив контроль над речевыми узлами, договариваю:
— …это были твои или мои друзья?
Он довольно облизывает измазанные в крови губы, пожимает плечами:
— В кишках твоих дружков обычно больше микросхем. – Раскатистый бас режет ухо гротескным русским акцентом. Ублюдок любит кривляться. – Для моих у них было маловато шерсти. Blyad, да кто теперь разберет.
Я медленно киваю, перевожу глаза на рваную дыру в своем животе. В тусклом свете приборной панели серебристая кровь кажется темной, почти нормальной. На микросекунду я практически верю, что могу вот так вот запросто истечь до смерти кровью, покончить со всем этим. Но дьявольски умный Сопроцессор уже начал восстановление корпуса, спамит оптические каналы статистикой. Прогноз: полное восстановление функционирования через 32 минуты 15 секунд. Из-за чертового умника почти пропускаю резкий всплеск напряженности Э-поля. Сопроцессор списывает ее на обычную для последних месяцев флуктуацию величины.
Вокруг нас трещать физические поля и скачут вероятности, — слишком много говна пристало к ботинкам. Доннэг называет это проклятиями, Бао списывает на дисбаланс Ци, Ветислав рычит что-то о прогневанных духах, Диоген разве что истерично смеется. Я знаю простой, научный ответ: кто-то нахер сбил полюса наших энтропийных полей. Значит это все равно одно и то же. Важны лишь факты. Нас ненавидят, хотят уничтожить те, кто готов тыкать куклы вуду иголками, лить кровь на алтари, плясать с голой жопой вокруг костров, вырезать из бумаги хренову тучу журавликов, облучать наши туши космическим лучами со спутников двадцать четыре часа семь дней в неделю в течение последних трех месяца. Мать их.
Это не беда. Не такая большая проблема, как все остальное. Заменивший мне хребет Э-генератор худо-бедно стабилизирует поле. Заговоры Ветислава и ведьмины мешочки Доннэг тоже каким-то чудом справляются, защищая остальных от жирной кучи дурного моджо, в которую мы вляпались. В сухом остатке — мелкие неприятности тут и там. И вот эти чертовы скачки напряженности Э-поля, которые могут означать просто очередной заглушенный генератором всплеск, а могут…
Черные вертолеты замечаю боковым зрением, и только потому, что не смотрю на дорогу. Мог не уловить атипичное движение в черном бурлящем месиве грозовых туч над нами. Ни инфракрасный сканер, ни радар их не фиксируют. По натуре я параноик, изменение энтропийного поля насторожило, да и Ветислав, — инстинкты у ублюдка как челюсти капкана, захлопывающиеся на твоих cojonas, — лыбится еще шире. Черные вертолеты врубают прожекторы. Ночь режут белые клинки света, скользят сквозь дождь и тьму, выискивая на дороге маслкар, несущийся с выключенными фарами на скорости в полторы сотни миль в час.
— Вот это уж точно твои дружки. – Хохочет, закидывая руки за голову, Ветислав. – В аэропорт нас не пустят. Теперь все пойдет куда веселее.
— Сдвигай машину. – Бросаю я, мельком глянув на дорогу. Отслеживаю вертолеты в открывшемся окне на краю поля зрения, транслирующем изображение с одной из микрокамер, гнездящихся в верхних слоях моей псевдо-кожи. Все датчики бьют тревогу, проносятся бесконечные списки параметров, диаграмм, предупреждений.
— Нееее, — с ленцой тянет Ветислав, без интереса глянув в окно.
— «Неее»? – шиплю, косясь на самодовольного ублюдка. – У нас нет времени на это дерьмо!
Луч прожектора нащупывает маслкар. В стерильно-белом свете, мгновенно залившим салон, чувствую себя так, словно оказался голым на холодной стали операционного стола. Опять.
— Уже обмочил свои кожаные штанишки? Ха, да у тебя причендалы-то остались вообще? Или предпочитаешь перерабатывать мочу и…
Оглушительный свист смазывает последние слова Ветислава. Расход энергии резко возрастает, сигнализируя автоматическое включение на максимальную мощность энтропийных щитов. Первая ракета должна превратить маслкар в пылающую мешанину стали и плоти, раскиданную по всему шоссе на сотню-другу футов. Но взрывается в паре ярдов позади. Нас подбрасывает, колеса отрываются от мокрой полосы асфальта. Бьет о шоссе, волочит, но мои руки уверенно выводят маслкар из заноса, крутят руль, кидая машину по всему хайвэю, тщетно пытаясь вырваться из хватки прожекторов черных вертолетов.
— Не будь девочкой. – Успокаивает меня Ветислав почти искренне. – Nu, suka, poehali!
Ударом ноги он начисто срывает дверь с пассажирской стороны и с ревом прыгает вверх, в белое зарево, оставляя позади себя тающие клочья человеческой плоти.
Смотрю на себя в мутное маленькое зеркало в тесной грязной ванной хостела. Не хочу даже вспоминать, как мы выбрались. Кровожадный ублюдок. Маслкар, — трофей, доставшийся мне после предыдущий подобной встречи по цене в одну дырку в моей бледной тушке и кучу тошнотворных картинок кровавого веселия Ветислава в памяти, избавиться от которых позволит только глубокая отчистка кластеров мозга, — все-таки пришлось бросить. Пользы от него все равно мало без колес и мотора, уничтоженных сверхмощным молекулярно-резонансным импульсом, разорвавшим связи между частицами материи. В отличие от Ветислава, тачка мне нравилась. Я предпочел бы безвременно утратить его. Надежды на то, что этот урод в ближайшее время об кого-то убьется, весьма мало. Микрокамер, которую засранец еще не успел счесать со своей шкуры, показывает — он без единой царапины жрет пиво в какой-то грязной дыре, пытаясь залезть в трусики к очередной официантке. «Нам нада разделиться чтобы сбить их со следа», конечно. Ублюдок.
Как же я все это ненавижу.
Как я ненавижу этого похотливого, грязного, бессмысленно-жестокого зверя. Помешанную на любви к природе шлюху Доннэг, готовую трахаться со всеми, кроме меня. Напыщенного узкоглазого членососа Бао, несущего с лицом просветленного псевдофилософскую чушь про временность всего сущего, баланс Инь-Янь и пользу мужского гомосексуализма для оного баланса восстановления. Маниакально-депрессивного социопата-кровососа, вообразившегося себя Диогеном, носящегося с этим чертовым фонарем и не на какое другое имя не откликающегося. Навечно застрявшую на самом пике менструации Марию, не прекращающую истереть из-за Савана смерти. Припадочную инфантильную малолетку Бэтти с глазами цвета ревности и безумия, считающую себя древней феей Натаниэль, навсегда потерявшую последние остатки рассудка и пускающую теперь слюни в дудрдоме в окрестностях Ньюкасла.
Как я ненавижу вас, — жрущую, срущую, апатичную биомассу, заполоняющую улицы городов словно чашку Петри. Готовых на все, что с вами захотят проделать высоколобые ублюдки в белых халатах. Как я ненавижу себя за то, что должен вас всех спасти. Опять.
Заметив на впалых бледных щеках чахлую щетину берусь за бритву. Цифры на периферии зрения внушают надежду на то, что побриться наконец удастся. Регулярный всплеск энтропийного поля только прошел. Как только подношу лезвие к шее рука дергается. Вслед за пиком на графике Э-поля бритва оставляет тонкую, сочащуюся жидким свинцом царапину на псевдокоже. Если бы не Э-генератор, снижающий мощность преследующих нас «проклятий» на несколько порядков, оттяпал бы этой ржавой хреновиной себе голову. Не смотря на всю закаченную под псевдокожу броню и усиленные сервомоторами мышцы.
Нахер.
Швыряю бритву в раковину. Кран болезненно захлебывается, но я все-таки набираю пригоршню воды с отвратным химическим запахом, плещу в лицо. Поднимаю взгляд на зеркало. Глаз навыкат, белки залиты кровью лопнувших сосудов, зрачки судорожно сокращаются и расширяются, сверкая нитями микросхем. Тяжелые черные мешки под глазами контрастируют с нездоровой бледностью псевдокожи. По бритому под ноль неровному черепе тянется тонкая полоска высветленного ирокеза. Неаккуратная, пубертатная щетина на щеках, — никак следствие сбитого начисто кучей кустарных модификаций обмена веществ. Как на моей псевдокоже умудряется что-то расти не перестает удивлять.
Провожу трясущимися тонкими пальцами по лицу, стряхиваю жгущие как кислота капли воды. С болезненной четкостью понимаю: мне срочно нужно ширнуться. Бросаюсь прочь из ванной, спотыкаюсь о засраный толчок, ударяюсь плечом о косяк узкого дверного проема. Это не похоже на героиновую ломку, с которой я близко познакомился в молодости, в начале 80ых, еще до пробуждения моего Гения. То, на чем сижу сейчас, куда круче. Цифра. Информация. О да. Это действительно серьезная хрень. Ты такую точно не пробовал.
Одна мысль заставляет меня обливаться холодным потом. Срываю с себя рубашку-термосетку, жадно скоблю псевдокожу, нащупывая пуповину универсального кабеля. Упав на колени, ползую по прожженному окурками, засыпанному пеплом ковру, ища любой вход в Сеть. Телефонную розетку, антенну телевизора, интернет-шнур, вай-фай точку, что угодно. В какой-то момент в голову приходит абсурдная мысль: в этой помойке, которую жирный засранец на рецепшне имеет наглость называть номером и требовать деньги, может не быть никакой информационной магистрали. Сейчас, в 2013 году, в том, что осталось от Децентрализованных Штатов Америки. Нет, все-таки нахожу у самого пола оборванный телефонный кабель. Универсальный разъем выстреливает ядовитой змеей, искрит, почти мгновенно срастаясь, устанавливает подключение.
>>Проверка
<<Синхронизация протоколов >>Временное подключение
<<Идентификация >>Анонимный вход
<<Принято >>Подключение
…
<<Подключено
Сложно описать на что похожа Цифровая Сеть 2.0 человеку, который никогда в ней не был. Рожденная из буйных сексуальных фантазий задротов-футуристов Традиций 80ых, Сеть давно отслоилась от реальности, любой реальности, только в ограниченной степени формируемая поднимающимся цифровым цунами спящего мира и войной Восхождения. Лишь частично поддерживаемая миллионами роутеров, серверов, хабов, оптоволоконных линий и спутниковых каналов, она существует в энтропийном поле планеты, на самой грани миллиардов умов человеческой Массы. Сейчас, когда коммуникационные технологии вошли в Консенсус так глубоко, что беспроводным соединением стали снабжать и вибратор, Сеть столь же мало походит на Интернет спящих, как во времена своего основания.
Сеть всегда несла угрозу. С завершением войны Восхождения, не говоря уж о событиях 2004ого, угроза стала смертельной. Для меня подключение опасно десятикратно. Беззащитная, бесчувственная, почти коматозная тушка осталась в мире спящих. Надеяться я могу лишь на сенсоры, фильтры угроз и реакцию Сопроцессора. (Не могу отрываться от цифрового потока Сети ни на мгновение, — дорвался до своей дозы Цифры впервые за очень долгое время.) Но и сама Цифровая Сеть опасна — наводнена миллионами поисковых ботов Технократии, метавирусов Виртуальных Адептов, мутировавших интернет-банеров, ушедших в вольное плавание ИИ, цифровых призраков мертвых хакеров. Любая принятая крупица информации может поджарить мозг, подселить в мясную или электронную прошивку пару лишних личностей, слить все воспоминания в свободный доступ, оповестить о точных координатах физического тела все команды зачистки Людей в Черном. В лучшем случае.
Мне наплевать. Это мой последний глоток Цифры, чем бы все не кончилось. И сейчас мне действительно может пригодиться информация, которую можно найти только здесь. Скольжу по цифровым магистралям, обходя с неохотой любимые места. Цифровой бордель на авеню Тьюринга. Чат-рум Основателей на улице Митника, каждый знающий кодовую последовательность посетитель автоматически получает аватар с длинными, засаленными, собранными в хвост волосами, помятой одеждой и недельной щетиной. Маленький бар «Последний Рогалик» в районе MUD’а. Сколь отчаян и безумен я не был, как ни безлик и бесплоден мой временный цифровой аватар, защищенный сотней программ и личин, не рискну показываться там, где меня ожидают увидеть. Остается лишь скользить, смотреть, слушать.
Надеюсь найти локальный Аналогово-Цифровой Переходник, — тропу, ведущую из липкого, отвратительно-материального спящего мира в свободное пространство Цифры. Так или иначе, мне и блохастому ублюдку нужно попасть на Британские острова, успеть к назначенному сроку. Осталось меньше суток. Изначальный план был прост: положившись на поддельные паспорта, мой Э-генератор, пару звериных трюков Ветислава сесть на самолет, провезти через океан свои тушки и наш груз. Но появились черные вертолеты. Ожидаемо и крайне неудобно. Будь это старая стая Ветислава или агенты Традиций, мы бы рискнули показаться в аэропорт. Однако на черных вертолетах летают слуги кровососов из Вашингтона, или агенты Башни из Слоновой Кости, или наемники Пентекса, или настоящие хтонические Люди в Черном, или… Вариантов охренительно много, но все предполагают противников с глубокими связями в человеческом мире. Что заставляет искать иные пути.
Недолгий информационный серфинг приводит к неутешительному выводу, — вся городская Сеть уже изолирована, кольцо сжимается. Наши противники полезли в Цифру, значит сам город уже взят в кольцо. Даже на рывок через дороги Пенумбры Ветислава, как бы недоверчиво не относился я ко всей этой псевдо-шаманской херне, рассчитывать нельзя.
(Задним числом без энтузиазма отмечаю — блохастый, возможно, не смог сдвинуть нашу тачку в Пенумбру во время последней резни. А не решил повесить на стену еще десяток-другой голов. Меньшим мудаком его это не делает.)
Начинаю злиться. Затем отчаиваюсь. В городе не знаю никого, кто мог бы протащить через смыкающееся кольцо облавы. Кому смог бы довериться. Полагаться на Ветислава в таком вопросе тупо. Лучшее, что этот мясник сможет из себя выжать, — устроить резню, принять славную смерть. Покончив с бесцельными метаниями, пробую цифровую медитацию, которой меня научил один монгольский Пустой еще в эпоху 1.0. Вобрать бесконечный поток информации, ничего не обрабатывая, ничего не оставляя, лишь на микросекунду впуская Цифру в ограниченный участок неагуменитрованной памяти, стирая безвредно и безвозвратно на следующую. Не хочу и не могу рассчитывать на Сопроцессор для обработки чудовищно-огромного массива данных, — нужен мне в реальном мире для охраны тушки. Медитация, — знак отчаяния, надежда на чудо. Не могу проиграть, так близко подойдя к цели. Мы не можем.
Выбрав цифровую магистраль наугад, приступаю.
Новостной поток. Бесконечные терробайты лжи, отзвуки информационных войн, глупость и дезинформация, затерявшаяся меж крупицами правды.
Миллионы картинок. Сотни тысяч часов видео. Миллиарды строк на всех языках планеты. Лишь мгновение в памяти.
Вспышка.
2001. Прекрасная, невыразимо-прекрасная фигура в небе над Лос-Анджлесом. Городской бунт, растянувшийся на годы. 2004. Лос-анджелесский котлован. Колонны солдат национальной гвардии. Люди в костюмах радиоактивной защиты. Обожженные, покрытые язвами беженцы.
Вспышка.
2002. Кроваво-красная луна в небе. Готическая церковь на окраине мегаполиса, высокие своды, выбитые цветные витражи, Иисусу не хватает половины лица. Кровавые слезы мраморного ангела. 2004. Крылатый силуэт, взмывающая над крышей. Белое чистое пламя пожирает церковь.
Вспышка.
2004. Падение Международной Космической Станции. Уничтожение Санкт-Петербурга. Вся электронная техника в городе выгорела. Все каналы связи отрезаны за сутки до инцидента. Единственный сохранившийся аналоговый снимок. На нем что-то. Невозможно смотреть, запомнить. Отвратительной, невыразимо-отвратительно. Участок памяти перегорает.
Вспышка.
1999. Взрыв атомной электростанции на территории Индии. 2003. На улицах появляется черный героин. Свидетельства призрака впервые принято в суде в штате Колорадо. 2004. Уничтожение корпорации «Орфей». 2001. Уничтожение Пентагона. 2008. Корпорация «Пентекс» официально вступает в право владением Никарагуа, Чили, Самали, Словакией.
Вспышка.
2004. Распад Евросоюза. Банкротство Великобритании. Швейцарии. 2005. Гиперинфляция по всему миру. Неоизоляционная Политика Японии. 2006. Распад Соединенных Штатов. Красная китайская реставрация. Китайское вторжение в Сибирь. Ядерная бомбардировка Кореи. 2007. Обоих. 2008. Вторая Индо-Пакистанская война.
Вспышка.
2010. Восстановление корпорации «Орфей». 2011. Суперчума в Южной Америке. 2013. Засуха в Гренландии. Наводнение во Франции. 2006. Роспуск ООН. 2013. Все население Сиднея не видит снов два месяца. 2004. Корабли из ногтей мертвецов на Гудзоне.
Вспышка.
Биатрис Миллер. Пропал ребенок. Фото в газете. Глаза цвета золото и свежей травы.
Вспышка.
УНАСЛЕДУЙ ЗЕМЛЮ.
Вспышка.
ШрекНет упал, чуваки.
Вспышка.
ХантерНет. Подключение отсутствует.
Вспышка.
Вспышка.
Вспышка.
Чудо происходит. Вспоминаю тех, о ком забыли все. Вспоминаю Натаниэль.
Через три часа проталкиваемся сквозь толпу у входа в пристанище нашей последней надежды. От громкости техно даже снаружи закладывает уши. Включаю фильтры. Ветислав бесцеремонно работает локтями. Люди в черной коже, стальных клепках, цепях, кольцах, люминесцентных нитях, тяжелых ботинках, бальных туфлях, вечерних платьях расступаются инстинктивно, чувствуя в блохастом ублюдке зверя. Ветислав порыкивает, он недоволен. Еще бы.
Среди этой толпы почти чувствую себя в своей тарелке. Карман кожаного плаща тяжело оттягивает модифицированный Магнум .45, под подошвами берц хрустят использованные шприцы, к углу рта пристала дешевая сигарета, широкая полоса черных очков скрывает глаза. Почти жалею, что вытащил кольцо из височной кости, — наводило помехи в наполняющую мою черепушку сверхтонкую электронику. Зато осталось две штанги в сосках.
В бушующее месиво ночи над нами возносятся черные сводчатые стены. В узких готических окнах пляшут кислотные огни, кованые шпили башен дразня грозовые тучи, толпу перед входом сверлят голодные слепые взгляды десятков уродливых горгулий, оседлавших парапеты, водостоки. Черный кирпич потрескался, стены исписаны граффити, в тридцати ярдах над миром синие неоновые трубки сплетаются в огромные пылающие буквы: «БЕДЛАМ». Конечно, как эти педики еще могли назвать свою помойку. Но должен отдать должное стилю.
Мы у огромных двустворчатых ворот главного входа, очередь не для нас, но путь заступает раздутый до размеров Гаргантюа бритый черномазый мордоворот во фраке. Тряся складками жира по подбородком он хватает Ветислава за плечо. Понимаю, что должно начаться, быстро вклиниваюсь между ними, чуть сдвигаю темные очки. Поймав мой взгляд жирдяй замирает. Мои зрачки пульсируют с бешеной частотой, в точности совпадающей со скоростью работы мясного центрального процессора в черепной коробке мордоворота. Всего несколько секунд, он на глазах теряет последние пункты IQ. Толстая нижняя губа отвисает, с нее тянется тонкая нить слюны.
Продуманная модификация, прошедшая не по плану. Крайне херово. Непроверенные технологии, грязные инструменты, китайская электроника. Мои тогдашние drug’и из Виртуальных Адептов называли это меткой Парадокса, — следом, который пластичная консенсусальная реальность нашего мира оставляет, хлестко распрямляясь, на задницах наглых засранцев, которые натягивают ее слишком сильно. Нахер этих дрочил. Важны лишь факты: операция удалась, но глаза остались таким навсегда.
— Веди к боссу. – Бросаю мордовороту, боковым зрением наблюдая, как Ветислав пытается взять себя в руки. Оценив риски, автоматическая защита почти секунду готовится разрядить весь накопленный арсенал в ублюдка. Но тот сдерживает Ярость. Приятная неожиданность. Жирдяй медленно кивает, сомнамбулой волочит ноги вверх по широким ступеням. За нашими спинами, по ту сторону фейс-контроля, беситься огромная толпа, сквозь отфильтрованный гром музыки слышу проклятия. Со слабым всплеском расхода энергии Э-щита в футе от моей головы о черную стену взрывается бутылка. Осколки стекла со звоном лопаются под ногами.
Мы входим в Бедлам. Начинается самое сложное. Я должен положиться на вежливость Ветислава.
В бытность стойким оловянным солдатиком Технократии взял себе за правило не полагаться на то, чего не понимаю. Девять грамм свинца, тахионный излучатель, энтропийная граната решали почти любую проблему. Если нет – за спиной стояла вся Просвещенная Наука. Напичканная зубодробительно-сложными, непроверенными на практике, противоречащими одна другой теориями, это, однако, была Наука, — последний довод разума, надежда на то, что безумный мир имеет смысл, всегда имел смысл, всегда будет иметь смысл. Наука трахнула меня в задницу и даже не перезвонила. Но привычка осталась.
Хрипя, мордоворот прет напролом сквозь бьющуюся в эпилептическом припадке светомузыки толпу. Сотни людей на пяти ярусах металлоконструкций здания кажутся захваченными каким-то языческим экстазом, празднуя последние мгновения своей жизни. Фильтры не справляются, музыка меняет частоту, тональность, громкость каждую секунду. Ловлю себя на мысли, — мы не отрывались под такое говно. Старпер.
Женские руки скользят по плечам Ветислава, пытаются увлечь в безумие паркинсоновой пляски. Существо, затянутое в клепанную кожу, впивается в его губы. Ублюдок только скалиться довольно, грубо отпихивая захваченных его феромоновым следом похотливых животных. Винтовая лестница отчаянно взбирается во тьму свода, выше пульсирующих софитов, меж цепей, клетей, решеток, платформ с дергающимся мясом.
Мы наверху. Круглый зал, винтовая лестница тянется дальше, но разительный контраст на мгновение задерживает нас. Музыка смолкла, не верю в это несколько микросекунд, проверяю фильтры. Высокий сводчатый потолок, древняя, обитая бархатом мебель, витражи, хрусталь, множество картин, дверей, зеркал, засохших цветов в расколотых базах. Невольный проводник исчез, рухнул в изнеможении этажом ниже. За спиной кашляют. Плюгавый сухопарый старикан смотрит на нас с возмутительным достоинством. На нем темный, отутюженный, идеально подогнанный, драный, грязный фрак. Заложив левую руку за спину, трясущейся правой в замызганной перчатке он тычем нам в морду серебряным подносом. На зеркале полированного металла чуть подрагивают два тонких высоких бокала. Ядовито-зеленая жидкость прибавляет им сходства с пробирками. Старик молча пялит на нас белесые глаза навыкат. Ждет.
Меньше всего хочу полагаться на чертовых фей. Потому в этом есть какой-то смысл. На мое досье дрочат всем NWO. Тут ждать меня станут в последнюю очередь. Из исказителей реальности меньше всего волновали Контору, когда я там работал, подменыши. Денно и нощно укрепляемый Консенсус по всем прогнозам должен был избавиться от мелких инфантильных педиков в первую очередь. Личности тех экземпляров, что попадали в руки Вивисекторам живыми, распадались сами на пару недель. Поэтому о феях до знакомства с Бэтти-Натаниэль я не знал практически ничего. И с удовольствием пребывал бы в этом состоянии. Но я узнал много нового. Мы были слишком близки.
Сумасшедшая сука.
Поэтому знаю, что будет дальше. Ненавижу это. Предвидя результаты, провожу дистанционный анализ вещества микрозондом. Туйон, этиловый спирт, натуральные примеси. Абсент. Иных ядов и токсинов не обнаружено. Аномальных излучений не обнаружено. Спектр и мощность энтропийного поля в приделах нормы. Ротор эфира в приделах нормы. Опрокидываю рюмку секундой позже Ветислава. Практически не чувствую вкуса, лишь на кончике языка остается горечь степи. Там, где должен быть мой желудок, рождается тепло гниения. Кошусь на Ветислава, — тот довольно вытирает бороду, скалит зубы. Старикан степенно кивает, свободной рукой указывает на лестницу.
Продолжаем подъем. Альтиметр показывает, что мы уже выше уровня крыши. Ступени не кончаются. Начинают сбоить датчики. Выпускаю большую часть микроботов из псевдокожи. Задаю команду. Тихий звон колокольчиков, тоскливая мелодия скрипки принимают нас в свои объятья. Когда они зазвучали впервые? Не могу уловить момент. Приборы отказываются фиксировать звук. Музыка рождается где-то в затылке, проходя волнами дрожи по всему телу. Время меняется. Минуты пропадают бесследно, мгновения тянуться вечно.
— Не пялься, ничего не делай, ничего не трогай, держи свой паршивый язык за зубами и, умоляю, не мешай говорить мне, — рычит над ухом Ветислав.
Последняя здравая мысль: «Ненавижу».
Как Она прекрасна! Я смотрю на Нее лишь жалкие мгновения, но уже влюблен! Госпожа, позволь мне упасть к Твоим ногами! Кожа Твоя бела как первый снег, укрывающий древние кости на забытом поле великой сечи. В бесстрастном черном холоде Твоих глаз горят угасшие миллионы лет назад звезды. Античные статуи недостойны Твоих неповторимых форм, хищные птицы – совершенных черт, тьма безлунной ночи – цвета Твоих локонов. Ты должна вдохновлять бессмертные стихи, о Тебе должны слагать вечные песни, миллионы должны нести свои вырванные кровоточащие сердца к твоим ногам. Увы, наш угасающий, порочный, невежественный век!
Морбидное величие тронного зал кажется лишь оправой к корбонадо Ее совершенства. Эбонитовый мрамор колон, карминовый бархат драпировки, черное дерево и червленая позолота монументальной мебели. Сталактиты хрусталя и потемневшей от времени бронзы бесчисленных светильников превращают теряющиеся во тьме перекрытия в свод пещеры — зажжено так мало свечей! В сумерках декаданса скользят изящные фигуры, отбрасывая легионы теней. Данс Макабре, что пляшут тени, столько мало похоже на вальс предворных. Кажется, порой партнеры меняются, кавалеры танцуют с тенями, а тени с дамами. Все стены, — бесконечные зеркала, уводящие в вечное великолепие танца, зала, тьмы.
Мы идем меж кружащихся в тенях пар к Высокому Трону Зеркал и Терней. Вознесшаяся над танцем, Она смотрит на нас с высот серебра и стали. Миллионы осколков, пойманные в хватку железных терновых плетей, сами ловят движения, отсветы и тени, жадно наполняя микроскопические миры отражений. Кажется, Она расколола и пленила средь черных шипов саму вечность. Она скучает на вершине, подперев плавный подбородок мраморным кулачком. Наше появление пред Ее очами развеивает скуку бесконечного угасания, и я не могу быть рад больше!
…да что, блядь, со мной такое…
Я падаю на колени пред Ней. Однако это чудовище, не ведающее истинной красоты, этот хам и грубиян Ветислав вцепляется лапищей в мой загривок, удерживает на ногах. Объятый праведным гневом, я на мгновение даже отрываю взор от Нее. Я смотрю на своего спутника и понимаю, что должен быть удивлен. Тертая джинса, вареная кожа, стальные клепки, дешевый хлопок, — все это смыл сумеречный свет. Серебристый мех тяжелого плаща укрывает его плечи, гравированные пластины бехтерца отливают сталью в слабом свете свечей, тяжелый шлем на сгибе локтя скалится пастью волка, рука в стальной перчатке свободно лежит на оголовье простого меча в изукрашенных ножнах. О, как жжет меня стыд! Как же посмел я явиться к ее ногам в столь жалком виде, если даже мужлан Ветислав… Я порываюсь вновь рухнуть на колени, моля Ее о снисхождении, но хватка моего друга крепка.
К счастью, моя ничтожная персона не занимает ее внимания ни в малейшей степени. Но с отблеском далекого интереса в глазах она смотрим на Ветислава, и я чувствую ядовитый укол ревности. Не зная себя от смятенья, я не могу больше даже смотреть на Нее! А Ветислав тем временем куртуазно кланяется и начинает говорить. Его речь странна, длинна, запутана, испещрена архаизмами, непроизносимыми именами и невозможными титулами. Он перечисляет всех своих предков и братьев, своих вассалов и сюзеренов, своих союзников и врагов, сраженных чудовищ и завоеванные земли. Заключенных на заре времен договоры и принесенные кровные клятвы. Он напоминает, просит, предлагает. Он даже смеет настаивать! Она же хмуриться.
Ветислав, глупец, что же ты наделал! Изгиб этих темных губ не создан для гнева, высокий лоб не смеют тревожить морщины, темные глаза не должны метать молнии! Словно мрамор Афродиты Милосской изрезали трещины от удара дубины жестокого, невежественного варвара. Я порываюсь пустить в извинения, просить и молить, лишь бы Она простила нас, простила меня… Подкованным металлом каблуком Ветислав наступает мне на мыс ботинка, я не издаю ни звука. Все равно не смог бы подобрать слов…
Ах, я не могу смотреть! В отчаянии, мои глаза скользят по залу. Но нет мне спасенья. Везде меня встречают взгляды, исполненные презрения, страха и отвращения. Я для них отвратительное ядовитое насекомое, упавшее на кружевной манжет. Застыл танец придворных, лишь тени продолжают плясать в зеркалах. Средь стволов черных колонн я вижу изящных дам в платьях из паутины и боли, изысканных кавалеров со стальными иглами в сердцах, танцоров, плоских словно карточные фигуры, и танцоров, гигантских словно скалы. Во тьме стропил качает маятником-хвостом огромный черный кот, и хлопают чьи-то крылья. Сверкают средь редких свечей искры нечеловеческого взора. Меж гостями снуют каменные статуи и древние доспехи, разнося подносы с высокими фужерами и легкими закусками – кусочками фруктов, талым льдом, сухими листьями, мертвыми снами. На софе в дальнем конце зала возлежит бледный юноша с алыми губами, в тонких белесых пальцах его фужер, наполненный вовсе не вином. В глазах его под высокомерием таиться холод столетий. Я чувствую, что это важно, что я должен что-то сделать… не могу не смотреть на Нее слишком долго.
Она заламывает аспидно-черную бровь, молчит, словно сама ожидает ответа. По плавным переливам пышного платья цвета вороньего глаза бежит паук, протягивая за собой серебряную нить паутины. Он быстро пробегает по снежно-белой коже, скрываясь в декольте меж безупречных изгибов мраморной плоти. Я вижу, как капли пота блестят на седых висках Ветислава. Когда он успел поседеть..? С трудом, словно проталкивая застрявшее в горле лезвие бритвы, мой друг вновь заговаривает.
Его слова раскалывают витраж высокомерной безупречности зала. Словно чья-то нога ступила на могилу каждого из придворных. Я слышу тихие вздохи, всхлипы, тонкие вскрики. Сам же я застываю, похолодев, онемев, оглохнув, не в силах поверить в дерзость Ветислава. Мне кажется, на какое-то ужасное мгновение даже болезненное совершенство Ее красоты соскальзывает, словно карнавальная маска, обнажая…
Но, холодно усмехнувшись, Она лишь звонко хлопает в ладоши, и зал вновь замирает. Мгновение сменяется мгновением. Медленно, неохотно, она кивает. Сквозь круг придворных, к Высокому Трону Зеркал и Терней суетливо ковыляют два низеньких существа в драных черных ливреях, полы которых волочатся по пыльным, растрескавшемся плитам пола. Со скрежетом и скрипом они катят перед собой огромное зеркало в искусно выполненной, массивной, тяжелой, заросшей паутиной раме. Оставив свою ношу и подножья трона, длинноухие твари раскланиваются и расшаркиваются, быстро отступая за край света, в глубины пляшущей тени. Света становиться все меньше, придворные таят во мраке.
Сложенным черным веером Она величественно указывает на зеркало. Ветислав с достоинством кланяется, вновь с трудом удерживая меня на ногах. Волочит к зеркалу. Я ничего не понимаю, но ничему не удивляюсь. Меня раздирает изнутри то, что я больше не смогу видеть Ее красоту. Я так и не смог сказать ни слова! Я гляжу через плечо, но вижу лишь башню величественного трона во тьме. Мучительно пытаюсь вспомнить. Я что-то сделал. Что-то плохое. Я должен был Ей сказать. Но что!? И когда?! Я не могу вспомнить! Гладь зеркала колышется, словно волны серебряного океан накатывают на бронзовые берега рамы. Ветислав толкает меня вперед, я делаю шаг. Я вспоминаю, я хочу кричать, но уже слишком поздно. За нами смыкается тьма.
Захлебываюсь в каком-то дерьме. Судорожно ищу опору. Ничего, темнота. Пытаюсь подняться, пошевелиться. Парализован, глух, слеп. Бесчувственный, бессильный. Сопроцессор мертв. Сильнейшее déjà vu, — я лишь меркнущий огонек сознания в гниющей бледной тушке, набитой мертвой электроникой. Всепожирающая паника жрет остатки моей души долгие мгновенья. Я был так близок, мы были так близки… Тогда тьма за модифицированной роговицей глаз вспыхивает электронным вихрем.
Через пару секунд вспоминаю — не могу захлебнуться. Цифровая мешанина перед глазами, — бесконечные таблицы троичного кода, — обретает смысл спустя микросекунду. Все системы перезагружаются одновременно. Идет диагностика. Рывком меня отрывает от земли, встряхивает, ставит на ноги. Смотрю на мерзкую бородатую морду Ветислава (отлично, запустились оптические сенсоры) всего мгновение прежде, чем четыре поросшие рыжеватыми волосами костяшки, крупные, словно грецкие орехи, врезаются мне в лицо.
Не чувствуя боли, снова валюсь в жидкую грязь. На этот раз лицом вверх. Конечности слушаются плохо. Разглядывая низкое серое небо Уэльса, отсчитываю секунды до окончания ребута. Холодные мелкие капли дождя секут псевдокожу словно рой железные опилок. Хороший знак, — включилось осязание. Ветислав что-то говорит. Начинаю слышать. Затем – разбирать слова:
— …подлый, мелкий, параноидальный, злобный говнюк. – Угловатая, громоздкая фигура нависает голгофой, голос звучит опасно-спокойно. – Я знал, что честь для тебя – пустой звук. Ты просто выгоревший изнутри ублюдок. Но это было… бессмысленно! Бессмысленно-зло, даже для тебя!
Ухмыляюсь. Он бьет в лицо железным носком ботинка. На этот раз чувствую боль. Сплевываю свинец, набившуюся в рот грязь, зуб. Улыбаюсь еще шире, вытираю лицо левой рукой. Хочу вытереть. За секунду до того, как на сетчатке вспыхивает отчет по целостности анатомической системы, вижу сам, — левая рука заканчивается грубо зарубцевавшейся культей.
— Какого хера..? – Язык ворочается слабо. Удивляюсь. Не факту потери кисти. Ужасу, который вызывает очередная ампутация. Почему меня все еще так пугает потеря куска плоти? Да много ли этой плоти там было? Кости, укрепленые титаном. Нити сервоприводов в мышцах. Клонированная псевдокожа на основе кевлара. Пластины стали. Свинец. Как много во мне осталось человеческого мяса..?
Экзистенциальный ступор прерывает Ветислав. Оторвав от земли, он трясет мою четырехсотфунтовую тушку как тряпичную куклу. Впечатляюще, не трансформировался даже частично. И без анализа сокращения мимических мышц вижу на лице Ветислава желание вырвать мне позвоночник через глотку голыми руками. Резкий пик в растущем напряжении энтропийного поля подтверждает, — опасность более чем реальна. Этот ублюдок — чудовищный противник, даже функционируй все системы, будь заряжены на полную Ку-батареи, не погибни рой микроботов.
Микроботов – сотен незаметных для глаза автономных дронов, экипированных сенсорами, несколькими микрограммами гексанитрогексаазаизовюрцитана с доработанной химической формулой, количеством мкроэлектронных мозгов, достаточным ровно для того, чтобы подорвать себя в нужном месте в нужное время. Команда, внесенная в их память и стертая из моей до перезагрузки, должна была сровнять с землей «Бедла». Перемолоть в кровавую кашицу или хотя бы отрезать от внешнего мира помпезных выродков — его хозяев. Об этой части плана говорить Ветиславу я не собирался. У кровожадного подонка странные представления о чести, законах гостеприимства.
— Ты меня спрашиваешь «какого хера»?! Нужно было позволить оттяпать тебе голову, а не руку, mudila! – Переходит на рев, в лицо разит мокрой псиной. Знает ли он все? Как узнал? Трачу несколько микросекунд на проверку памяти. Как и ожидалось: экзопамять не зафиксировала ничего с вершины винтовой лестницы до перезагрузки системы. Остатки мяса в моей черепушке сохранили обрывки воспоминаний о… После просмотра желание стереть их почти нестерпимо. Не могу себе позволить брезгливость. Ненавижу гребаных фей. Время истекает. Клацая зубами, пытаюсь говорить быстро, коротко, рационально:
— Ветислав, нельзя рисковать. Не сейчас. Подумай об этом. Осталось несколько шагов. Мы спасем чертов мир! Сделал то, что должен был. Знал, просто так нас не пустят. Что тебе придется давить….
— Давить?! – Пальцы сжимаются на горле. Хорошо, что мне не нужно дышать. – Договор, которым я клялся, заключили, когда мое племя еще гоняло голозадых мартышек, — твоих предков, — по темным пустошам!
— Думаешь напыщенным дегенератам из «Бедлама» это пришлось по шерсти? Важны лишь факты. Они пропустили нас к троду только потому, что были вынуждены. Дальше что? Как они поступили бы дальше, не связанные уже вашими договорами? Меня научило общение с Натаниэль – феи мстительные, злопамятные психопаты. Им бы ничего самим не пришлось делать — достаточно сдать нас… кому угодно. Все хотят освежевать нас живьем. Черт, сдавать нас не нужно было, — видел там пиявку. Переступи мы порог, кровосос бросился стучать своим. Это был жестокий шаг. Необходимый.
— Ублюдок, из-за тебя я…
Не выдерживаю. Смотрю в налившиеся кровью глазища Ветислава, перекошенное Яростью лицо. На желтых клыках оскаленной пасти блестит слюна. Как же ненавижу этого ублюдка. Ненависть прорывается сквозь холодную логику, хлещет наружу.
— Ну что «ты»!? Что!? Ты-то ничего не делал! Не знал, что сделаю я. Как обычно. Безмозглый зверь! Руки по локоть в крови, распекаешься о чести…
Неверный ответ. Пальцы Ветислава вспарывают черные когти. Сжимаются на моем горле, прорывают псевдокожу словно бумагу, впиваются в листы брони. По телу ублюдка от макушки до пяток проходит отвратительная волна, изгибая, искажая, смывая с него остатки человеческого облика. Невыносимо разит псиной, пышет жаром. Вижу желтые глаза волка под тающей мясной маской. Гора текущего мяса, костей, шерсти готовится поглотить меня.
Лихорадочно ищу выход. Перезагрузка боевых систем: 8 секунд. Бесконечно долго. Мне конец.
— Господа, — за спиной журчит негромкий, мягкий голос с безупречным оксфордским акцентом, – надеюсь, я не отрывают вас от чего-то важного?
***
Свинцового неба Англии пожрало луну и звезды, упрятав в провисшее свинцовое чрево туч. С каждой секундой переподключаются новые подсистемы. Время на моей стороне. Дождь пропитал воздух. Кажется, здесь дышат водой. Холодный соленый ветер гонит волны по вересковой пустоши. Вижу одинокий холм, черный силуэт на темно-сером неба. Курган, бруг эльфов. Оттуда меня притащил Ветислав. Ожившая подсистема навигации подсказывает — за спиной, ярдах в двухстах, кажущуюся бескрайней холмистую равнину обрезало ножом. Там, внизу, холодные воды штурмуют черные камни, год за годом, век за веком. Удачно вышли.
Посреди трансформации Ветислав замирает. Я удивлен. Ублюдок разжимает когти, падаю в грязь. Опять. Оборачиваюсь, медленно поднимаюсь на ноги. Ветислав замер, скособочившись, шевелит широкими ноздрями, скалится. Со стороны обрыва к нам приближается невысокая фигура. Остановившись в двадцати шагах от нас, Бао почтительно кланяется.
Беззвездная ночь уже не помеха, но и так знаю, кого увижу. Бао мал ростом, узок в плечах, сухопар. Лицо – гладкое, бледное, красивое, не мужское и не женское. Черные смоляные волосы гладко зачесаны на безупречный пробор, пальто из дорогой шерсти, кожаные перчатки, темный европейский костюм, безупречно завязанный узкий галстук. Лишь разрез глаз выдает в нем азиата. В отличие от Ветислава, он не паясничает, калеча речь карикатурным акцентом. Всегда улыбается, но никогда не смеется. Не повышает голоса, но нельзя не прислушаться к его словам. Не злиться, но не знает жалости. Ему не дашь больше сорока, но на глазах Бао умирали годы, века, тысячелетия. Умирали тысячи, миллионы людей.
Сердце засранца давно не бьется.
— Друзья, рад видеть, что вы успели вовремя. – Бао выпрямляется, на тонких губах расцветает вечная полуулыбка. — Остальные уже прибыли. Нам нужно идти, рассвет близится.
Не смотрю на Ветислава. Ветислав не смотрит на меня. Нам не нужно переглядываться, не нужно разговаривать. Ненавижу кровожадного ублюдка. Он ненавидит меня. Мы знаем друг друга слишком хорошо для того, чтобы испытывать друг к другу что-либо кроме ненависти. Понимаем друг друга слишком хорошо. Может быть, он единственный, кому я доверяю хотя бы отчасти. Единственный оставшийся в живых. Для нашей последней, отчаянной попытки спасти мир выбрал его в напарники сам. Может быть, он единственное существо, которое я мог бы назвать другом. Что это говорит обо мне? Уже не важно.
Новый пик напряженности Э-поля. Лихорадочные оповещения системы прогнозирования угроз. Анализ речевых паттернов азиата подтверждает: Бао несет угрозу. Знаю, Ветислав чует тоже самое. Если все уже прибыли – зачем ему встречать нас здесь, у самого нашего входа, в разрез со всеми планами? Где истеричка Мария, уже бы услышали ее нытье. Все катиться под откос. Если они оба переметнулись весь план уже провалился. Ветислав ревет:
— ТЫ! Бао, ты!? Но почему?!
Бао вскидывает брови. На его лице театральное удивление. Спустя пару секунд под нашими испепеляющими взглядами кончает ломать комедию. Всплеснув руками, азиат качает головой с искренним сожалением:
— Прошу прощения. Я действительно глубоко уважаю вас обоих. Я искренне ценю нашу дружбу. Но я не могу позволить вам пройти. Или ходить под этими небесами дальше, если на то пошло. Мне очень, очень жаль.
Выполняется: //Ex_Machina19/Bao_Diogenes/Beggins.tim …
Выполняется: //I_Never_Asked.aug …
Готово: //Mieli.aug
Меня бьет дрожь. Ку-батареи разряжаются. Накаляется Э-генератор в позвоночнике, вихрятся токи вокруг титановых костей. Горю изнутри. Боль почти невыносима. Сопроцессор занят – загружен миллионами расчетов. Микросекунду подозреваю, что тяпнул больше, чем смогу проглотить. Сколько смогу выдержать?
Смеюсь. Во рту пересохло, колючие слова вырываются через силу, с болью:
— Ускоглазый пердила. Тебя интересует равновесие и только? Не нужно ничего мирского? Черта с два! Знал, черт возьми, всегда знал — ты просто лицемерный поддонок. Прикрывающий безразличие, эгоизм байками о невмешательстве, балансе! Просветление?! Ха! Чем тебя купили, мудила?
Бао сокрушенно качает головой, отвечает вежливо:
— Нет необходимости в грубости, мой друг. Каждый из нас делает лишь то, что должен. Как я и говорил всегда, я служу лишь балансу. У всего есть порядок, у всех – свое предназначение. Теперь я понял, в чем состоит мое в новых обстоятельствах, вот и все.
— Какой к черту баланс!? – Ревет Ветислав. — Мир погрузился во тьму! Если ты хочешь восстановить свое гребаное равновесие – помоги нам закончить все разом! Мы обсуждали это сотню раз. Все стало хуже, неизмеримо хуже, чем было. Гайя гниет заживо. Общество людей разваливается. Вирм вцепился в собственный хвост! Теперь для нас нет даже надежды! Только мы сами!
Чертов китайский болванчик кивает каждому слову:
— Именно, друг Ветислав. Мир изменился. Дхарма изменилась. Свет стал тьмой. Тьма не стала светом. У мира новый баланс. И мы должны его уважать. Чтить. Охранять. У всего есть причина, есть цель, всегда.
— Да! – Кривясь от боли, запускаю руки в карманы. Пальцы правой сжимаются на рукояти револьвера. – Конечно, есть чертова причина! Мы. Ты помнишь, Бао!? Помнишь, как все было? Почему мы делали то, что делали? Что за это заплатили? К чему пришли? Мы обязаны все исправить!
— Сожалею. Прошлое уже не имеет значения, как и эта дискуссия. Как и наша предстоящая схватка – в том маловероятном случае, если вы победите. То, что недостойный и Мария взяли на себя обязанность доставить, ждало нас за Стеной, в самых глубинах Кружева, разрываемого горькими ветрами вечного умирания. Мы прокладывали путь в самые темные и глубокие преисподние, сражаясь с легионами прислужников владык Ямы. Мария показала себя отважной и мудрой воительницей — для женщины. Я, недостойный, за все долгие годы своего существования вне Великого Цикла никогда не уделял должного внимания изучению темных миров Запада. Нет смысла говорить, без Марии я не смог бы совершить этот путь и вернуться обратно. Как ни прискорбно, мне пришлось рассеять ее Черное Ци как только мы возвратились в Зеркальные Земли. Наша подруга покинула Срединный Мир и Мир Инь навечно. Если бы Колесо все еще вращалось, я мог бы лишь радоваться за нее. Увы. Трофей же теперь надежно спрятан мной на дне семи океанов. Как вы понимаете, без него вам все равно не совершить ритуал. Срок уже близится. Еще один год ни один из вас не переживет. Сдайтесь. Я не могу предложить вам пощады, извините. Слишком хорошо знаю вас, друзья, и ваше упорство. Но это будет достойная, быстрая смерть.
В голосе Бао уверенность, спокойствие и доброжелательность, но утробный рык Ветислава похож на хриплый смех. Словно пробуя слова нашего дружка на вкус, он ворочает челюстью, не звериной, не человечьей, перетекающей на грани полной трансформации.
— Он врет, — ухмыляясь, выплевывает, наконец, Ветислав. – Брешит, точно. Мария цела, и ушла с железякой. Ха!
Мои анализаторы пасуют, — Бао отлично владеет собой и контролирует сателлитное Э-поле. Предпочитаю верить Ветиславу. Ухмыляясь как можно паскудней, я смеюсь в косоглазую морду Бао. Азиат хмуриться:
— Прискорбно, что вы выбрали этот путь. Но, так или иначе, весь мир по праву принадлежит Императору Йоми. Мне очень жаль, но время слов прошло. Приготовьтесь умереть.
Он делает шаг, и внутри меня выпрямляется туго натянутая пружина. Чудовищная боль выжигает синапсы, почти отключает сознание, но через пару микросекунд освобожденный от расчетов Сопроцессор устранит досадную помеху. Захлестывает тошнота.
Выполнено: Ex_Machina19/Bao_Diogenes/Beggins.tim
Мир мечется облаками, вспыхивает звездами, ревет ветрами. Алые блики рассекают ночь над вересковой пустошью, вырывая из полога тьмы океан, редкие холмы, три существа готовых разорвать друг друга. Длинные тени плещут на землю от наших ног. Ветер становится ураганом. Небо впадает в неистовство, облака сметают друг друга в водовороте, рождая и гася звезды. Отступают, рождая истинное пламя. Дождь умерает, но каждая застывшая на вересковом стебле, на одежде, на лицах капля вспыхивает пламенным рубином.
Лишь мгновение. Бешеный водоворот часовых стрелок стихает, в контрасте мир кажется почти застывшем. Вальпургиева ночь осталась позади. Настал Белтейн. Алое солнце купается в кровавой пене рассвета. Впервые я вижу на лице Бао удивление.
Локальная временная свертка. С момента запуска протокола мы оказываемся в замкнутом темпоральном контуре. Пока я и Ветислав отвлекаем Бао, Сопроцессор занимался бесконечно-сложными расчетами, Э-генератор отделяет потоком тахионов нас от общего пространственно-временного континуума, поддерживая иллюзию нормального течения времени. Бао любит болтать и, — херакс! – часы до рассвета проносятся за те минуты, что мы треплем языками.
Сложнейший трюк даже в контролируемой среде, свободной от искажения внешним Э-полем миллиардов тонн хлюпающей, жрущей, пялящейся в ящик, срущей, голосующей за республиканцев биомассы планеты. Подготовленный заранее, он дается мне с огромным трудом. Ожидал, что придется использовать его на Диогене. Для Бао должно сойти. Черт, слишком мало наверняка знаю об этом пидоре. Ненавижу корейцев. Азиатские жиды.
Я жду, что Бао вспыхнет, сгниет, растает, провалиться сквозь землю, броситься бежать. Хоть что-то! Говнюк лишь пучит глаза. Качает головой с явным восхищением, подставляя алым лучами рассвета кожу бледную, словно рисовая бумага.
— Я действительно впечатлен, мой Мудрый друг. Вы обратили на свою службу само Время. Однако, вынужден вас пожурить. Даже вы, Мудрые, как все прочие обитатели Запада делаете одну и ту же ошибку из раза в раз, из века в век. Вы полагаете в своем великодержавном высокомерии, что Восток следует тем же путям, что и вы. Это, безусловно, не соответствует истине. У меня не больше общего с западными гайдзинами, немертвыми кровососами, чем у вас, мой друг. Конечно, будь на моем месте Куэй-дзин менее усердный в самосовершенствовании, ваш план мог сработать… но это уже вопрос исключительно академический, как вы должны понимать сами. Вынужден повториться, — приготовьтесь умереть.
Выполнено: //Mieli.aug
Сопроцессор пропускает миллион вольт сквозь каждый мой нерв. Мозговая активность многократно ускоряется. Время густеет. Перед глазами предупреждения, расчеты, графики, — электроника в панике. Передаю под контроль Сопроцессору сервомоторы в мышцах. Э-щит запускается на полную мощность. Правая рука сквозь вязкий кисель воздуха все вытягивает из кармана плаща револьвер. Чувствую, как горят в костях не выдержавшие перегрузки троичные транзисторы и схемы. Терять уже нечего. Все происходит одновременно слишком быстро и удушающе-медленно.
Густые тени, высеченные алым пламенем рассвета, захлестывают Бао. Сливаются с темной тканью дорогого костюма, пожирают бледное лицо с застывшей полуулыбкой просветленного. Сжимаются, стягивая в тугой черный копошащийся ком невысокую фигуру. Тьма взрывается вихрем. Бесформенная непроницаемо-черная воронка тянется к алым небесам. Выстреливают кольцами гибкие плети-щупальца — секут воздух, поднимают ударами целые пласты земли, срезают вершины холмов.
Разогнанное далеко за приделы доступного людям, агументированное восприятие не успевает отследить, когда с места срывается Ветислав. Все человеческое, что было в ублюдке, остаются позади, оседать в воздухе тошнотворными хлопьями тающей плоти. Снежно-белый, огромный, невероятно быстрый, чудовищный волк выскальзывает из шкуры безволосой обезьяны. Зверь несется по пустоши, навстречу сокрушительному шторму тьмы. Волна густого воздуха доносит до меня грохот взрезаемых черными плетьми тонн земли и исполненный нечеловеческой Яростью рев оборотня.
Чрево вихря рвется, выблевывая армию мертвецов. Сотни сотканных из теней, гибких, быстрых, смертоносные силуэтов безмолвно бросаются в атаку. Кровавые отблески ловят клинки прямых мечей чэнь, плавных коротких вакидзаси, широких тяжелых водао, серповидных топоров-айбалт и кинжалов бишоу. Взметаются рваные вымпелы на древках нагинат, многозубых яри, коротких иззубренных бяо. Раскручиваются длинные боевые цепи с острыми крючьями и шипастые молотила цепов. Короткие луки наполняют застывший воздух роем черных стрел. Моя рука все еще вытягивает револьвер. Не представляю, что Сопроцессор собрался с ним делать. Мне лишь нужны драгоценные секунды.
Сопроцессор расчетливо выбирает цели, скрупулезно помечая процент непосредственной опасности, вероятность успеха, параметры выстрелов. И без мечущихся перед глазами цифр я чувствую напряжение, создаваемое энтропийным щитом. Каждый волосок на моей бледной тушке встает дыбом. На меня обрушивается туча стрел. Ветислав врезается в армию мертвых китаёз. В лапах ублюдка теперь широченный тесак такого размера, что покачал бы головой и затянулся своей сигарой дедушка Фрейд. Мой палец жмет на курок.
Пуля из обедненного урана превращает в облако крови, костей, перемолотых потрохов хитрого засранца с серпом-камой, прыгающего ко мне сверху по древкам стрел. Вторая разрывает на части хилого карлика с какими-то иглами, подкравшемуся со спины к Ветиславу. Тот прокладывает дорогу к Бао своим заточенным рельсом. Третья пуля сносит голову вместе с больше частью грудной клетки замотанному в черное истлевшее тряпье жирдяю с пылающими холодными глазами, уже замахивающегося на меня двумя мясницкими крюками, соединенными ржавой цепью. Стрелы все еще заполюют воздух, но вонзаются они куда угодно, кроме моей туши. Я стою в проплешине, вся пустошь усеяна черными древками. Э-щит пока держит.
Выполнено: //I_Never_Asked.aug
Наконец то. Сопроцессор принимает на себя последнюю волну боли, тошноты, дрожи. Мои колени выгибаются в обратную сторону, лодыжки и стопы сростаются, удлиняются, титановые кости рвут плоть и ткань. Прибавляю почти фут роста. Не хочу даже думать о том, что происходит с моим мясом. Действую. Сжимаюсь пружиной, собираясь с силами. Мощнейший импульс сервомоторов швыряет меня вперед, вверх – сквозь черные стрелы, зазубренные дротики, стальные иглы, бритвенно-острые лезвия, выше бушующего вихря тьмы, к спасительному берегу моря.
Бао не успевает. Целеуказательно Сопроцессора захватывает поднимающиеся мне навстречу сквозь вязкий воздух хлысты щупалец, рассчитывает риски, выводит список мер противодействия. Не мешаю малышу заниматься своей работой. Моя тушка вращается в воздухе, выбирая лучший угол стрельбы. С оглушительным грохотом застывшего в янтаре времени грома магнум двумя урановыми пулями превращает в облака черной пыли чудовищные жгуты-щупальца корейского уродца-переростка. Меня протаскивает сквозь измельченную, завязшую в воздухе плоть и кровь, — в ноздри бьет запах разложения, рыбы и благовоний. В спину накатывает оглушающий рев.
Я падаю очень, очень долго. Вращаюсь, отдавшись чуткому гироскопу Сопроцессора. Ветислав прорезает себе путь сквозь армию мертвецов. Ублюдок действительно машина смерти. Щупальца Бао бессильно щелкают в воздухе, пытаясь ухъватить пустоту, — я уже слишком далеко. Ветислав пользуется моментом – прыгает сам. Для того, что сделали для меня с почти смертельной перегрузкой килограммы сверхсложной электронике и механизированные протезы, Ветиславу достаточно костей, мышц и сухожилий. Осыпаемые штормом стрел, он с животным ревом возноситься над Бао, занося клинок. Идиот, ему нужно было бежать вслед за мной, к проходу в замок…. Не то, чтобы я ждал чего-то другого.
Клинок прорезает небосвод. Сияние невыносимо, включаются оптические фильтры. Огненная полоса обрушивается на Бао, врубается в черную бурю уродливой плоти, в клубы щупалец, в холодную, отрешенную, мертвую уверенность в собственной правоте и тысячелетия высосанных жизней. Теневой смерч качается, визг каракатицы может вскипятить мозги в черепной коробке – включаются аудио-фильтры. Очертания вихря тускнеют на мгновение, размазываются. Пылающее лезвии обрушивается на берег в десятке ярдов от меня, поднимает в воздух тонны камня, обращает в пар холодные воды. Море закипает. Мгновение проходит, и волны тьмы смыкаются, пламя гаснет. Ветислав, с клинком в руках, с яростным воем падает в готовящуюся пожрать его тьму, над морем острой стали и холодных глаз. Клянусь фон Неймоном, это счастливейший день в жизни ублюдка.
Искалеченные, изуродованные лапы гигантской стальной саранчи — мои нижние конечности, — бьются о землю. Я качусь, вскакиваю, бегу. Между мной и морем, точкой входа в самое безопасное место в Теллуриане, всего несколько длинных шагов-скачков. Рывок. Падаю навстречу кипящим на черных камнях волнам. Почти у цели.
Теперь не успевает Сопроцессор. Нагрузка на электронику слишком высока. Сквозь выдубленную кожу плаща, синтетическую сетку майки, кевларовую псевдокожу, меж пластин брони, сквозь то, что осталось от печени, мою тушу пробивает зазубренный багор. Цепь натягивается, подбрасывает рывком, бьет о острые булыжники отвесного склона, стальные крючья рвут плоть. Должно быть невероятно больно. Сопроцессор берет контроль, разворачивает тушку, вскидывает револьвер. Над обрывом, быстро работая руками, подтягивает к себе цепь какой-то мертвый засранец в черном тряпье. Он уже в туче целеуказателей, палец уверенно жмет на курок.
С очередным всплеском напряженности энтропийного поля хромированный ствол дергается, пуля уходит в застывшее пламя неба. Движения мертвеца ускоряются. Сопроцессор довел мою нервную систему почти до придела. Одна рука засранца-гарпунера вцепилась в цепь, во второй вспыхивает алым сталь.
В моем модифицированном Магнуме .45 было шесть патронов. Полтора килограмма электронике в башке и дошкольная математика говорят, что мне пиздец.
Шлю к черту математику, закон сохранения массы, причины-следствия, систему наведения и прочую херню. Просто стреляю седьмой раз. Пуля из обедненного урана перебивает цепь, я падаю сквозь разжижающийся воздух, грохот стали, рев монстров, шум волн, кипящую черную воду. Точка входа остается позади.
Бьюсь лицом о черные истрескавшиеся плиты пола. Ворочаюсь неуклюже, подбираю под себя нижние конечности, пытаюсь подняться. С этой модификацией пришлось импровизировать на ходу. Такое обычно дается плохо. Протокол управления функционирует, но плохо согласован с основной системой. Пока не думаю, выгнутые назад тонкие конечности слушаются неплохо. Только пытаюсь подключить кусок мяса в черепушке – теряю равновесие. Почему-то идея передать управление Сопроцессору вызывает ненависть. Неуклюже поднимаюсь.
Сколько драгоценных секунд, минут потеряно? Сквернословя сквозь зубы, напрягаю сервомоторы в мышцах, ломаю древко багра, продырявившего тушку. С отвращением вырвав зазубренное лезвие, отбрасываю. Металл скрежещет о камень. Хромаю к циклопической арке, сквозь которую ввалился в Крепость. Касаюсь непроглядно-черного камня, вырезанного из тьмы Бездны. Синхронизация. Аутентификация. Авторизация. Полный доступ: Админ. Герметизация.
Пара минут на то, чтобы отдышаться. Точка входа была открыта для меня и Ветислава в узком временном и пространственном окне. Две такие же где-то на британских островах ждали Бао и Марию, Диогена и Доннэг. Надеюсь, Ветислав был прав — Мария прошла, успела запечатать свою прежде, чем ее достал Бао. Как поступил я. Войти не сможет даже Ветислав. Волчек покойник. Увы. Следовало бежать за мной. Иного не ждал от него.
Камни Темной Крепости, последнего оплота, оставшегося от великого мертвого города, стертого из всех времен и пространств волнами смерти и атомным пламенем, не попирают ни земли живых, ни равнины мертвых. Их вытесали во времена, когда облака пенили крылья ангелов, демоны строили свои хрустальные башни на безбрежных равнинах, а земля помнила поступь гигантов. Стены Крепости, неприступные как сама вечность, отказались умирать, отказались перестать существовать. По крайней мере, такую чушь обычно несет Диоген.
По правую руку тянутся в бесконечность стены циклопического донжона. Линия тусклых факелов растянута в непроглядную даль. Серые истлевшие гобелены полощет ветер, которого нет. В замке тысячи тысяч знамен, на всех единственный символ – выцветшая Черная Длань. Старым хозяевам Крепость не помогла. Остался один Диоген.
По левую руку обрушивается в бездну крепостная стена. Я на гребне, продуваемом всеми ветрами пустоты. Там, за стенами Крепости, нет ничего. Ни тьмы, ни света, — экран телевизора, настроенный на нулевой канал массового сознания. Обманчиво-глубокая, меняющаяся, совершенная пустота, о которой могут лишь мечтать фанатики-буддисты, талдыча бесконечно бессильное Ом Мани Падме Хум. Меня это пустота успела задолбать.
Держась за стену, шатаясь, бреду вперед. На черных камнях мой след отмечают серебристые тяжелые капли. Боль выворачивает внутренности. Не хочу ее отключать. Здесь, в дали от коллективного Э-поля Масс, тело скоро перестанет быть проблемой. А пока я хочу почувствовать себя чем-то… целым. Не выхолощенным электронным призраком в гниющем заживо куске мяса, набитом сверхсложной автономной электроникой. Мысли виляют, петляют, отчищаются, смешиваются, — отвлекают от боли и отчаянной надежды. Все скоро кончиться. Невероятно, невозможно, но все скоро кончиться – так или иначе.
Крепость называли сотней имен. Важны лишь факты. Флуктуация континуума, осколок иного измерения, вырванный с корнями из всех реальностей бушующим Штормом Аватаров. Когда то, возможно, она действительно располагалась в той частотной плоскости Э-поля, за которую цепляются последние утихающие отголоски мертвых неудачников. Сейчас она нигде и никогда – во всех местах одновременно. Место, которого никогда не должно было быть, скорбный некрополь, заполненный гниющими останками вещей и существ, которых, по сути, никогда и не было толком. Сколько чудовищ бродила по этим каменным ступеням. Сколько армий шло на штурм, откатывалось побежденными, разгромленными, бессильными. Огромные, в два человеческих роста, зубцы стены оплавлены, раздроблены, изрублены, неприступны. Вдоль гребня тянуться дырявые, опрокинутые котлы, в который когда-то кипела смола. Прогнившие рычаги гигантских баллист, скорпионов и требушетов давно рухнули под своим весом. На ржавых рельсах превратились в груды металлолома пушечные батареи и зенитно-ракетные комплексы. Невероятно хитрая, совершенно бесполезная система зеркал и линз обрушилась, превратив один из пролетов стены в сад бриственно-острого стекла и позеленевшей меди.
Здесь нет времени и очень плохо с пространством. Увидь план Крепости в проекции на трехмерное пространство Эшер обкончал бы собственный мольберт. Не полагаюсь на навигационную систему – бесполезно. Свободный от внешних искажений, здесь, в пустоте, энтропийный генератор работает чисто как никогда. Спектром излучения залюбуешься. Покинув стену, иду наугад по бесконечным лестницам, галереям, коридорам, сквозь арки, порталы, двери, под светом блеклых факелов, под хлопанье бесчисленных гобеленов. Не искать здесь лучший способ достичь цели.
В необъятном круглом зале с зеркальными стенами замираю. Здесь холодно – холодней, чем везде. Широченная винтовая лестница из множества зеркальных граней уходит во тьму. Deja vu сокрушает, приходит понимаю — я на месте. Здесь, сейчас, свободный от Парадокса, свободный от мыслей о будущем, я почти могу видеть будущее. Слова срываются с губ холодными, почти злыми:
— Мария..? – Я удивляюсь сам себе, злюсь, раздражаюсь внезапному приступу самобичевания.
– Мария… — Повторяю я. Почти знаю, что будет дальше, и хочу дать ей хоть каплю тепла.
— Мария. — У меня нет тепла для нее, нет жалости.
Она появляется – не в диапазоне электро-магнитных волн, доступном человеческому глазу, любым приборам. Лишь отголосок в энтропийоном поле, отзвук отзвука. Мария, бедная Мария, плаксивая Мария, истеричная Мария, Кровавая Мэри, столетия назад перерезавшая в отчаянии глотки своих детишек осколком зеркала, вскрывшая себе вены немногим позже. Я делал все для того, чтобы довести ее, отрезанную от жизни навсегда, до бессильного исступления. Зачем? Наверное, какой-то комплекс с детства. Какая к черту разница!? Ее грусть меня утомляла, ее страдание – забавляло, ее ярость – смешила. Было достаточно причин. Теперь она уходит навсегда. Почти вижу это в будущем. Отчетливо вижу в роторе ее Э-поля. Засранец Бао все-таки ее достал. Только и смогла доползти досюда, раствориться в родной стихии.
Краем глаза замечаю движение – в зеркалах скользит залитый кровью призрак. Темные волосы до пола, бледное лицо, черные омуты глаз, длиннополое платье, сталь в тонкий пальцах. Я жду, стараюсь не замечать отражения. Не бояться последних слов. Почему-то щиплет глаза. Недавняя перегрузки нервной системы. Точно.
Впалую щеку, заросшую неопрятной, неровной щетиной обжигает холод. С ее поцелуем сквозь меня проходит вся скорбь этого мира, разжигая угли памяти. То, что осталось от сердца, сжимается. Хочу упасть на колени, сбиться в ком, забыть, забыться, просто перестать быть. Она скорбит обо мне. Плачет последний раз. Плачем потому, что я забыл, кем отказался быть. Оживляет память, что я убивал в себе день за днем, год за годом. Зеркала плачут кровью. В них я вижу лицо девушки с глазами цвета ревности и безумия. Гаснущий шепот в подкорке мозга:
— Прощай и помни. Как мало не осталось времени — помни.
— СУКА! – Кричу, валюсь на колени. Чего мне стоило мгновение фантомной жалости! Вскидываю револьвер, стреляю — перебить все зеркала! Запереть сучку в ловушку кокона Э-поля! Заставить мучиться в вечном умирание остаток вечности…
Лишь я и зеркала остались.
Стерва вручила последние дары. Мне – горькая скорбь и ядовитая память. Награда за годы злого презрения. Нашему делу — широкая Чаша из темного металла среди осколков зеркал. Бесценная безделушка, затерянная средь бушующих обломков того, что невежды звали Миром Мертвых. То, ради чего Бао и Мария прошли сквозь ад и вернулись обратно. Весьма вероятно, не один и не два ада.
Я понимаю, что пальцы уцелевшей руки все еще сжимаю рукоять револьвера. Смотрю на ствол с толикой недоумения. Спустя пару секунд убеждаю себя, что успел перезарядить оружие. Седьмого выстрела, конечно, не было. Сопроцессор ошибся в расчетах, я потерял счет патронам в горячке боя. Вещи не берутся из ниоткуда, не исчезают в никуда. Безусловно. Заткнув магнум за пояс, касаюсь темного металла чаши пальцами. Вздрагиваю. Поднимаю. Тяжелая. Еще бы.
Чаша – всего лишь грубо отлитая железная пепельницы. Ироний скучная, как некрофизика. Пихаю железяку в карман плаща, закуриваю сигарету трясущимися руками. Рана в животе затянулась. Почти привык к ногам-протезам. Отравленный памятью, взбираюсь вверх по зеркальной лестнице. Не смотреть в зеркала чертовски сложно.
Пять сигарет спустя почти сбивает с ног Диоген. На верхней площадке чокнутый старикан скачет микроцефалом, машет руками, лопочет что-то по-гречески, дергает за одежду, показывает на свой фонарь. Тьюринг, как он уже достал со своим фонарем! Закоптевший, почерневший от времени железный куб разбрасывает яркие искры. Голодное пламя плещет внутри, надежно запертое тяжелой задвижкой. Ухватив кровососа за щуплые плечи, брезгливо морщусь от вони истлевшей тоги. Трясу старого что есть сил.
— Эй! Старик, есть кто дома!? Доннэг цела? Достали Клык? Ну?! Крепость в осаде, придурок! Прямо сейчас!
Бесполезно. Только хихикает, пускает алые пузыри. В беззубом рту осталось два расщепленных желтых пня, белая борода вокруг толстых губ заскорузла, сбилась бурыми комками. Сожрал он эту шлюху наконец, что ли? Мой древнегреческий слабоват. Все равно не говорит старикан ничего разумного. Все тычет пальцем с длинным желтым ногтем на свой фонарь. Лучше не связываться. Отпихиваю Диогена в сторону, иду к выходу, не слушая блеянье за спиной. В который раз задумываюсь, подхватил ли старый ублюдок Альцгеймер еще при жизни, или ткани мозга дегенерировали за бессчетные годы существования гальванизированного мертвеца. Диоген чертовски стар. Никогда не поверю что *настолько* стар… и все же. Трофей, своего рода, доставшейся нам вместе с Крепостью.
Кровосос много знает, но не многое может (хочет?) рассказать. Натаниэль — единственной из нас, кто смогла найти со старым пнем общий язык. Девчонка утверждала, что в Черной Крепости обитало множество подобных мафусоилов. Чудовищных бессмертных старцев, ушедших от мелочных интриг своих младших сородичей в холодный покой вне жизни, смерти, времени. Набивших бездонные подвалы и бесчисленные тайные комнаты темными осколками прошлого и будущего, еретическими томами запретных знаний и пророчеств, живыми и мертвыми чудесами. Лишь ради того, чтобы начать свою собственную тысячелетнюю игру.
Хозяева Черной Крепости проиграли. Ну и черт с ними. На свалке их могущества, из пепла, праха, обломков мы слепили впопыхах свой собственный план. Обрывки знаний тех, кого практически и не было вовсе, указали, как раздуть угли.
Приплясывая, тоненько хихикая, старый пердун показывает мне козу и убегает в проход, ведущий на крышу донжона. Бреду следом. На плоскую, широкую как футбольное поле крышу донжона. Там пламя готово сорваться в пустоту. Его время почти пришло. У незажженного исполинского костра Доннэг. Показывает миру (в лице меня и Диогена) даже больше, чем обычно, тугой белой плоти. Поет свои молитвы, перекрикивая несуществующий ветер. Тот стал ураганом, рвет ее густые эбеновые волосы, туго натягивает почти прозрачную ткань платья. Как только эта тряпочка на ней вообще держится. Шлюха. Кельтской крови в ней не больше моего.
Руны, сигилы, знаки, формулы, фигуры, узоры покрывает черные плиты крыши, сплетаясь бессмысленно-сложной схемой грядущего светопреставления вокруг костра, сложенного из циклопических бревен. Дымятся чаши с травами, кровью, маслами, благовониями, — подношения бессильным божкам, святым, богам, духам, демонам. Тысячи свечей из черного воска, жира мертвецов, темных фантазий, стекла драконов, прекрасных кошмаров. Амулеты, статуэтки, кристаллы, янтарь, нефрит. Требуха, чепуха, безделушки, плацебо. Как и точное время ритуал, — Белтейн, — лишь шелуха, обертка, наживка. Остальные стояли насмерть за свои символы. Хер с ними. Знаю, что сделает дело. Э-генераторы, эфирные антенны, под завязку заряженные ку-батареи. Позаботился заранее. Без Клыка, Эликсира, Чаши бесполезны и они, конечно.
Чаша – ставлю на отполированный тысячей тысяч жертв черный камень алтаря, избавляюсь от мертвой тяжести металла. Железяка, пепельница Марии и Бао. «Чаша» звучит круче. Бледный свет факелов тонет без следа в темной стали. Да, это был тот еще ублюдок. Мелочный, злобный, хитрый, жадный, властный, почти всемогущий. Достигший недостижимого, недопустимого, богохульного, неестественного. Сделавший свое тело ретортой чокнутого алхимика, смешавший в себе несовместимое. Надувший всех. Никому это не понравилось. Он заплатил свою цену. Умерщвленная плоть сгнила, истлела, исчезла. Горны мертвых переплавили сущность, — душу, аватар, эссенцию, Ци, энергетический паттерн, черт разберет что, — самого могущественного существа, которого не могло существовать. Молоты мертвых предали ей форму пепельницы.
Вещь, которой не могло быть, — Чаша.
Эликсир – сквозь бледную псевдокожу, из-под укрепленной титаном грудной клетки, из тайника в собственном теле вытаскиваю грааль мутного бутылочного стекла. Грааль занимает свое место слева от Чаши, узкое круглое донышко звякает о камень. Чувствую, как пересыхает горло. Бутыль в двенадцать унций со стертой, ободранной этикеткой. За толстым зеленым стеклом бесцветная жидкость. Ее немного – пальцы на два, у самого донышка. Один глоток. Просветление, Пробуждение, Голконда. В чистейшем виде. Гарантированное, желанное спасение, абсолютное понимание, конец дороги. Восхождение. Невозможное настолько, что его никогда не существовало. Как и существа, из которого я и Ветислав его вырвали. Как и места, которое мы убили. (Ненавижу чертовых цыган.)
Вещь, которой никогда не было, — Эликсир.
Клык – Доннэг держит в мягких, унизанных деревянными кольцами белых пальцах иззубренный кусок ржавой стали длинной в ладонь. Клинок занимает свое место справа от Чаши. Стальной зуб истинного чудовища. Древнего и холодного, как красные земли за океаном. Той, кого боялся Ветислав. Той, что нераздельно властвовала над шестой частью суши за Темным Занавесом. Той, для кого тысячелетия слились в мгновения. Бессмертной, всесильной, великой Ведьмы. Пожирающей своих врагов и свой друзей стальными клинками зубов, попиравшей законы тайного мира. Конечно, сдохла в конце и она. Доннэг и Диоген нашли последнее, что осталось от величайшего чудовища нашего мира.
Вещь, которой не должно было быть, — Клык.
Затхлый воздух Крепости наэлектризован. Пустота застыла – бескрайнее море перед бурей. Кажется, гнетущее напряжение момента захватывает и меня. Наш маленький, темный, зацикленный сам на себе мир сворачивается тугой пружиной, стягивается в сингулярность, критическую точку Большого Взрыва. Не будет миротворчества. Не должно быть никогда впредь. Предпочитаю думать о грядущем как о Последнем Вселенском Пожаре.
Начинаем ритуал. Пора спасать мир. Пропитанные смолой бревна вспыхивают мгновенно, — цельные узловатые стволы древних деревьев из священной рощи. Инферно жадно лижет пустые небеса. Это восходит наше последнее солнце. В Уэльсе я уже видел восход своими глазами, — нам все равно. Лишь вопрос восприятия. Признаю, пробирает даже меня.
Белтейн. Рождение и смерть. Смерть и возрождение. Этот мир отжил свое. Пережил свой срок на полное десятилетие. Благодаря нам. Десять лет назад мир оказался в осаде. Армагеддоны, апокалипсисы, геенны, рагнареки, судные дни, концы эпохи, последние битвы, повороты колеса сменяли друг друга. Из каждой норы выполз выводок хтонический тварей, жаждущая с дерьмом сожрать наш голубой шарик, а заодно парочку соседних измерений. Мертвые ходили по улицам, города пылали, стены реальности сотрясали незримые бури. Люди, страны и народы вцепились друг другу в глотку – куда уж без этого. Наши древние кланы, мистические племена, могущественные корпорации, кровавые рода, тайные кабалы были куда хуже.
Те, кто удержался наверху, жаждали урвать кусок светопреставления пожирнее. Те, кто остался внизу, отчаянно карабкались наверх, где никогда не хватает места для всех. У сильных мира сего оказались занятия по важнее спасения мира. Пришлось заняться нам. Отвергнутым ученикам, бездарным отщепенцам, зеленым новичкам, тысячелетним неудачникам, бессмертным сумасшедшим, выжженных мечтателям. Стоя плечом к плечу, не зная друг о друге. У нас еще были верные друзья, кровные братья, товарищи по оружию. Нас были сотни, осталось трое. Саботируя самоубийственные планы руководства, выигрывая безнадежные битвы, жертвуя собой и другими, мы победили. Гибсон, не знаю как, но мы победили! Спасли чертов мир. Аллилуйя!
Как же мы пожалели.
Выкипевший, выгоревший, выхолощенный, мир устоял. Капли света, что оставались в нем, тухли как угли костра, в который помочился пьяный реднек. Но мы победили. Тогда нас начали вырезать те, кого мы спасли. Миру было все равно. День проходил за днем. Год за годом. Тени становились гуще, света – меньше. Мысль, простая мысль, впервые вспыхнув у кого-то одного в башке, лихорадкой Эбола заражала нас, — тех, кто остался, — одного за другим. Все хотели жить. У всех были те, ради кого мы боролись. Мы сражались не ради себя, ради высшей цели. Но что, если этот мир не заслуживал спасения?
Важны лишь факты. Это был мир тьмы. Мир, достойный лишь тьмы. Мир, порождающий лишь тьму. Он должен был умереть.
Запускаю программы. Проверка. Все оборудование исправно. Подаю напряжение. Вокруг нас замыкается контур. Моя роль в ритуале малозаметна внешне. Поднимаю Чашу над алтарем. Диоген, причмокивая, пуская пузыри, сухой трясущейся ручонкой подносит к губам Эликсир. Чувствую укол зависти. Проходит долгое мгновение. Все тот же уродливый, скрученный, слабоумный, древний мертвец. Все же лицо, глаза, осанка меняются. Смотрит на меня. Мягко улыбается. Мне холодно, пусто, спокойно. Я улыбаюсь. Секунду спустя Доннэг перерезает ему горло ржавым лезвием Клыка.
Черная мертвая кровь лениво сочится из рваной раны. Первые густые капли падают в Чашу. Та тяжелеет мгновенно. Диоген со слабой улыбкой смотрим на наше солнце, восходящее в небо пламя. Будто в конце бесконечно-долгого путешествия встретил старого друга. Капля за каплей, Чаша наполняется. Боль скучивает усиленные сервомоторами мышцы. В моих руках грехи целого мира. Доннэг затягивает древнюю песнь – не заклинание, прощание с миром. Польза та же. Ждем. Последняя капля. Мощнейшая логическая бомба готова.
Пространство рвется. В нос бьет озон, нечистоты, ладан. За гранью плещет тьма, пламя, гром, скрежет, звон. Сквозь стены пустоты к нам рвется очередная армия. Искореженные, изуродованные, прекрасные, раздутые, разорванные, благородные, сшитые, исколотые, лучезарные, рогатые, крылатые, сияющие. Уже здесь. Черные плиты в шаге от меня дробит стальное копыто, утыканный зубчатыми дисками ревущих циркулярных пил ком живого металла сжимает в каждой из четырех лап по бензопиле. Отстраненный от контроля Сопроцессор не успевает. Я не успеваю.
Отбросив меня в сторону, Диоген, с разорванной глоткой, с развивающейся грязно-белой бородой, поднимает над плешивой башкой свой чертов фонарь. С металлическим скрипом распахивается задвижка. Свет бьет навстречу аду. Свет высекает легион угольно-черных теней, размазывает на сотню ярдов, выжигает в каменных плитах крыши. Свет умирает со скрежетом задвижки, вслед за ним тают, исчезают тени.
Чувствую, как отвисает челюсть. С трудом удерживаю Чашу. На крыше остались лишь мы. Ни пепла, ни ихора, ни сажи. Старик сокрушенно качает головой, бормочет что-то на древнегреческом. Оживляю Сопроцессор. В районе подкорки рождается понимание: «Так и не смог его найти. Столько лет, а так его и не нашел!»
Из ступора выводит визг Доннэг. Пустота неба раскалывается. Усеянные электрокатушками стабилизаторов реальности, ощетинившиеся иглами пневмопушек эфирные корабли, разбрасывая молнии, плывут над Крепостью. На встречу из маскировочных полей выступает черный флот Покорителей Бездн. Да, дали слабину стены вечности, стены Черной Крепости. Ожидаемо. Все идут по нашу душу. Но, — почти не верю глазам, — в милях над нашими головами разгорается яростная битва! Ослепительные электроразряды, когерентные пучки рентгеновского излучения, тахионные торпеды зажигают пустоту всеми красками преисподней.
Ублюдки не в состоянии договориться даже сейчас. Но отрываются все новые проходы. Враги пребывают.
Не глядя, плещу кровь в огонь. Все остальное сделают программы. Пламя хлещет, яриться, растет. Срывается с ветром, рвется все выше, выше, выше.
Доннэг мертва – разорвана на части снарядом ржавого танка, к пулемету которого был прикован скелет в изорванной нацисткой форме. Диоген исчез – развеян прахом ветрами пустоты под лучами палубных дезинтеграторов. Если Ветислав пережил схватку с Бао – теперь мертв и он. Мертва Натаниэль. Сгорели вместе с миром. Сам едва стою на ногах. Не знаю как. Сопроцессор, вся прошивка пожраны метавирусами. Хочется смеяться. Куда-то бреду. Мир горит. Пусть горит.
Мы думали, что спасли мир. Он же впал в кому. Вечное гниение в собственных испражнениях, похоти, желчи, ненависти, гное, злобе, темной крови. Колесо остановилось. Мы оказались под ним, в самом говне. Впереди была лишь вечность тьмы, в которой кишели жиреющие монстры. Последние огни погасли. Ой-вей.
Что-то оттягивает правую руку. (У меня есть правая рука. Это хорошо.) Кошусь вниз. Что-то со зрением, с трудом поворачиваю голову. Фонарь Диогена. Когда я его подобрал? Думал железку развеяли вместе со стариком. Я один. Пламя, пожравшее Теллуриан, взяло в кольцо Черную Крепость. Первая осада, которую замок проиграл. Гобелены пылают. Черные стены плавятся. Сквозь узкие окна вижу лишь пламя. Мне холодно. Спускаюсь. Какая длинная лестница.
Каждый шаг дается с болью. Мои кости раскалены, плавят плоть, рвутся наружу. Лениво всплывает мысль: я могу стать богом. Творение уничтожено, творец давно мертв. Остался только я и черные камни. Начать с нуля, вырастить свой, новый мир из пепла старого. Даже играл с этой мыслью раньше. Почти решился. Дойти до конца. Убить тех, кто поможет завершить ритуал. И начать все заново. На этот раз сделать все правильно. Ха. Даже я не настолько жесток. Да и Э-генератор мертв.
Теперь я знаю, куда шел. Зеркальный зал. Знаю, зачем мне фонарь. Вижу отражение.
В моей голове полтора килограмма электроники, под кожей сталь, вместо крови свинец. Тело искалечено, изрублено, обожжено. Левую руку пришлось превратить в тахионный излучаеть. Его вырвала вместе с частью плеча тварь с львиной башкой. Прихватила заодно правый глаз. Кажется, шея сломана. Стальные тонкие ноги неуклюже царапают зеркальный пол. Но я еще стою. Сколько осталось во мне человеческого?
А сколько было? По моим венам бежит яд памяти – последний подарок Марии. Теперь я почти благодарен. В зеркале, за моим плечом стоит девушка с глазами цвета ревности и безумия. Рыжие волосы щекочут мне шею. Улыбаюсь. Натаниэль. Единственная, кто мог любить меня. Яростное, сумасбродное пламя ее жизни кануло в ледяную пустоту моей души. Мы не могли быть вместе, не должны были. Меня бесила ее ветряная инфантильность, вечное непостоянство, неубиваемый оптимизм. Ее убивал, — убивал, в буквальном смысле, — мой холодная ненависть, злая упертость, жестокий расчет. Не замечал ли я? Было ли мне все равно? Любил ли я ее?
Нет. Не знаю. Не важно.
Важны лишь факты. Я убил, отравил разум единственного существа, которое могло любить меня. Во мне ни осталось ни капли любви. Пусть сгорит мир. Пусть сгорит Черная Крепость. Пусть сгорю я. Пусть, когда погаснет пламя нашего костра, не останется ни углей, ни пепла. Вселенная не терпит пустоты. Мир родится заново. Он не должен вырасти из ростка старого — тьма рождает лишь тьму. Поэтому пусть он будет чист. Пусть в нем не будет ни следа от меня.
Огня, еще огня!