Снег идет. Снег падает на город.

Сколько себя помню, я всегда очень по-особому относился к этому городу. Нельзя сказать, что я его не любил. Это неверное слово.

Не любить можно животных, детей, подъем в шесть утра, пробки или престарелую соседку за стенкой с замашками нацистского садиста. Их можно не любить. А вот город я ненавидел.

За что? Сложный вопрос. Точнее он слишком прост и понятен для меня, чтобы выразить его обыкновенными словами.

Наверно, если подбирать наиболее емкое и точное определение, то это слово будет «Ложь».

Да, я ненавидел этот город за ложь. За ежедневную, ежесекундную ложь.

О, она умело скрывается, слепя вас великолепием неоновых огней и зеркальной поверхностью гордых небоскребов.

Но запомните и ни на секунду не забывайте, что все это неправда, обман, морок. Многие забыли.

Забыли и живут, опутанные сетью мелких проблем и лишних желаний, которые они принимают за жизнь.

Худший вид лжи — это ложь самому себе. Ты всегда должен знать правду и помнить об этом, какой бы жестокой и ужасной она ни была.

Знать правду… Губы расплываются в горькой усмешке, больше напоминающей оскал хищного зверя. Знать и не иметь возможности забыть.

Хочется выть от внутренней боли. Кажется, что на грудь давит огромный камень, грозящий в любой момент раздавить тебя… В такие моменты мне хотелось курить. Я никогда не понимал, почему это так важно. А теперь понимаю. Мы всегда резко понимаем истину, когда ее теряем.

Рука даже потянулась к карману пальто, где должны лежать сигареты, но одернулась. Пальто осталось в прошлой жизни. Двадцатью этажами ниже.

Когда смотришь на город с высоты, стоя на крыше небоскреба, ему гораздо сложнее тебе врать.

Лоск и глянец — они внизу, смотрят на вас, манят и подавляют волю. Здесь же ничего такого нет.

В этом нет смысла. Если вы забрались так высоко, значит вы уже внутри.

Значит, все, что вам остается — это смотреть и наблюдать, перевариваясь в том, что вы называете своим домом.

Уже поздно. Поздно. Поздно думать, поздно верить, поздно делать выбор. Ваши часы пробили двенадцать ударов, и дороги назад уже нет. Как только вы шагнули на следующую ступеньку, предыдущая обратилась в прах.

Не надо думать, что это лестница вверх. Не верьте восприятию, верьте вашему затухающему сердцу.

Это спуск в самые темные глубины вашего «Я».

Настолько темные, что свет вашего разума и здравого смысла никогда не проникал туда. И никогда не проникнет.

Теперь вы в темноте. Закройте глаза, они здесь не помогут. Начинается вечный танец. Слышите? Это дыхание вашего личного демона. Он ухмыляется, готовится к прыжку. Он всегда сзади, там, где вы не ждете.

Он знает вас лучше вас самих. Вы можете врать себе, но вы никогда не обманете его. Он ваш лучший друг и злейший враг. Он — это вы. Тот вы, которого вы никогда не знали, но всегда боялись.

Вы можете попытаться с ним бороться. Я пытался.

Но не лгите самому себе. В этом городе и без вас достаточно лжи.

Он всегда будет с вами, затихший, присмиревший, но безумно опасный. Он — это пробуждающаяся ярость, он — это совращающий шепот в ушах, он только и ждет, чтобы взять свое. Свое по праву.

Вас.

А снег идет… Снег — это единственное, что есть прекрасного в этом городе. Одинокая снежинка, кружащаяся, как балерина в белом платье в причудливом танце, падает мне на ладонь. Она не тает в моих руках. Больше не тает. Мы так похожи с ней. Мы оба мертвы.

Когда я умер? Это гораздо более сложный вопрос.

Что такое, по сути, смерть? Когда останавливается сердце и умирает тело? Или в тот момент, когда замирает твоя душа и тебе становится все равно? По-моему, вторая смерть страшнее.

Согласно медицинским справочникам я мертв уже десять дней. Десять долгих, бесконечных долгих дней, вывернувших меня наизнанку. А на самом деле всего пару часов. Всего пару часов назад и двадцатью этажами ниже я мог назвать себя человеком.

А теперь… а что теперь я могу сказать про самого себя, когда перешагнул через трупы своих друзей? Они все мертвы. Все до единого. Я всех их убил.

Именно я, как бы мне не хотелось свалить все это на зверя, сидящего внутри меня. Это моя вина. Я лгал другим, лгал самому себе. Мне казалось, что никто ничего не заметит, что, получив этот дар, я смогу лучше помочь своим друзьям… Я лгал. Лгал и сам понимал это. А мой Демон злобно хохотал у меня в ушах.

Тонка граница между нами. Нужен лишь маленький повод, чтобы из доктора Джекила получился мистер Хайд. И кто из нас теперь настоящий? Наверно все же он. Он никогда никому не лгал. Он мечтал разрушить все, что мне дорого — и он разрушил.

Я остался один. Люди больше всего на свете боятся остаться одни. Одиночество хорошо тогда, когда есть кому сказать об этом. А мне остается только кричать в темноту… И я бы кричал. Но мне уже все равно.

Этот город проклят. Проклят так же, как и я. Я умер, там, двадцатью этажами ниже. Мы — не бессмертные. Мы не живем. Мы существуем. Из ночи в ночь, не зная чувств. Лишь вечный голод и страх управляют нами. Мы боимся. Боимся остаться наедине с самими собой. Боимся заглянуть в зеркало.

А ведь здесь нет настоящих зеркал. Во всем этом чертовом городе нет ни одного настоящего зеркала! Это карнавал, бесконечный балаган и мы здесь вместо клоунов. Но сегодня я снимаю свой шутовской колпак.

Крыша небоскреба, порыв ветра и легкий снегопад. Еще несколько минут понадобится солнцу, чтобы преодолеть стену высотных зданий отгородившегося от света города. Несколько минут и к танцу легких снежинок присоединится кучка пепла.